Общественно-политический журнал

 

«Ну и как? Не может случиться?»

Сказка – ложь, да в ней намёк…
«Таблетки правды»: реальность или мистификация?
Ответ – в новом романе Давида Гая “Катарсис”

Романы-антиутопии всегда привлекали нас, оптимистов, впрочем, пессимистов тоже, своей абсурдностью и наивной надеждой, что вот этого безобразия с нами никак не может произойти, что до такого ужаса мы, люди разумные, не дойдём. Помните романы Джорджа Оруэлла “1984” и “Скотный Двор”, Владимира Войновича “Москва 2042” или Татьяны Толстой “Кысь”?  Ну и как? Не может случиться? Если фантазии Войновича и Толстой ещё на пути (не дай-то Бог!) к своей жуткой реализации, то Оруэлл уже давно здесь, с нами и с вами, ещё со сталинских времён. Так что не будем иронизировать над этими мрачными предсказаниями. Кто знает, кто знает…

А тут подоспел ещё один роман-предсказание нашего нынешнего Нострадамуса, писателя Давида Гая. Он только что выпустил новый роман “Катарсис” (можно полностью читать в литературно-художественном журнале «Новый Континент»).

Слово “катарсис” ввёл ещё Аристотель для обозначения сопереживания и очищения от ужаса и греха. Выбрав это название, автор даёт нам намёк – ещё не поздно, ребята, ещё можно очиститься, одуматься и скинуть с себя тот ужас, что наваливается на нас. Не уверен, что разделяю его надежду – я принадлежу к тем неисправимым оптимистам, которые верят, что может быть ещё хуже. Впрочем, не стоит на меня оглядываться, а давайте лучше почитаем Давида Гая.

Роман “Катарсис” весьма увлекательный. Идея в его основе проста и незатейлива: некая организация ставит эксперимент – пытается с помощью «чудодейственных пилюль» просветлить зомбированные мозги населения, выбить из них вату, наделить возможностью начать, наконец, отличать правду от лжи. Действие развивается в будущем, году эдак в 2034-35-м, в некоем “пансионате”, где участники выполняют роль подопытных морских свинок. Поделенные на три группы: “красные”, “черные” и “зеленые”, они находятся под неусыпным оком организаторов. В течение месяца им предстоит испытывать сильнейшее воздействие инструментов пропаганды: видеть специальные программы, слушать лекции, участвовать в семинарах, дискуссиях. Они увидят, услышат и прочтут немало такого, что было под запретом при прежнем Властелине (умный читатель, догадайся сам(а), как звали этого Властелина), – и поэтому их заставляют весь месяц думать и обсуждать вопросы, напрямую связанные с идеей эксперимента. А далее – кто кого одолеет: таблетки – пропаганду или наоборот.

Читается текст как детектив, нагнетается напряжение, строишь догадки относительно финала –возымеют ли действие изобретенные таблетки (ноу-хау ученых Славишии – так в романе названа Россия) или случится нечто иное? А может, пилюли – миф, мистификация, на самом же деле – плацебо? Но тогда с какой целью, зачем дурачат полторы сотни людей... Как в настоящем детективе, развязка оказывается совершенно иной, никак не ожидаемой, во всяком случае, для меня оказалась сюрпризом.

В небольшом по объему, крепко, мастеровито построенном романе четыре главных героя, названные уменьшительными именами: Дан, Лео, Юл и Капа. Разные возрасты, разные судьбы. 60-летний Дан – писатель-конформист, вполне приспособившийся к реалиям жизни в Славишии и втайне ненавидящий установленные порядки. Когда-то он в соавторстве написал книжку, восхваляющую агрессию в соседнее государство укропов и аннексию части ее территории. Ему стыдно за это по сей день. Как ответ, сочиняет и подпольно издает в Заокеании (читай – Америке) роман о тогдашнем Властелине. Публикация сошла ему с рук, текст, по сути, остался в Славишии незамеченным.

Лео – молодой талантливый компьютерщик с бунтарским, независимым характером. Его мысли – о настоящем и будущем Славишии. Он отвергает саму мысль об эмиграции: “Хрен вам в глотку! – отвечал невидимому оппоненту. – Не дождетесь, чтобы все уехали. Страну поднимать нужно, излечивать от безумия. Я и есть настоящий патриот...”

Юл и Капа – одинокие женщины со взрослыми детьми. Добровольное участие в пилюльном эксперименте – скорее от скуки и серости бытия.

Автор сознательно не нагнетает ужасы, описывая биографии героев, особенно героинь. Все обыденно, как у подавляющего большинства жителей Славишии. Например, Капа – правнучка спецпереселенца, раскулаченного в 30-е годы прошлого века, потерявшего нескольких детей. Деда Дана репрессировали в годы Большого террора. Дед Лео пошел на сотрудничество с КГБ, по наущению органов совершил подлость, за которую ему по сей день мучительно больно и о чем он перед смертью исповедуется внуку. А вот Лео – это уже другая формация, он отвергает предложение органов о стукачестве и не боится последствий.

Читатели, у которых голова на плечах, сами в состоянии сравнить собственные жизни и жизни родителей, дедов и бабушек и сделать вывод: реальность нередко бывала куда страшней...

Роман, по законам жанра, напоминает пружину, которая распрямляется в самом конце. Финал “Катарсиса” неожидан, однако интуитивно предсказуем – добром все это кончиться для героев не могло. Тень Лубянки нависает над ними и над другими: выясняется, что номера пансионата прослушивались, а сотрудники спецслужб начинают вербовку; в их сети попадает Юл, а Капа отказывается. Лео идет на публичное разоблачение устроителей эксперимента, его, Дана и их подруг изгоняют из пансионата. Их ждут нелегкие времена...

Для затравки, вот маленький кусочек из романа:

“…провода тянулись к нескольким укрепленным на прочном основании плазменным телевизорам. При появлении группы “красных” экраны засветились, появились изображения известных ведущих политических ток-шоу, лиц было немного – они, как правило, редко менялись, оставаясь незаменимыми многие годы и потому легко узнаваемыми. Впрочем, появились и борзые новички, их вытолкнул на поверхность недолгий период  потепления, они поднаторели в своем ремесле и с легкостью меняли риторику на прямо противоположную, едва в зависимости от колебаний температуры появлялась потребность.

Сейчас показывали прежних, на долгие годы оккупировавших экраны мозгоёбщиков и мозгозасерателей. Среди них выделялся коротко стриженный, плотного сложения человек с птичьей фамилией, в черной застегнутой до подбородка куртке без накладных карманов на груди и полах, похожей на китель или френч, с отстраненным холодом в зрачках и мефистофельской гримасой; он походил на инквизитора, какими их рисовали несколько веков назад испанские художники, не хватало лишь мантии и шапочки.  Другие ведущие являли палитру самых разных физиономий: мордатый плешивый смахивающий на евнуха тип; гладенький красавчик с пухлыми  губками; надменный субъект с седой бородкой, сидящий на диване, заложив ногу за ногу, источающий презрение ко всем и ко всему;  шкет c умильной и одновременно глумливой улыбочкой законченного прохвоста; дамочка в летах с вызывающим оскалом имплантов; другая дамочка, помоложе, с ярким макияжем, явно любующаяся собой, бесстыдно разведя колени.

К немалому своему удивлению Дан увидел мелькнувшего в кадре и что-то невразумительное вякнувшего приятеля-соавтора той самой книжечки про отнятый у соседей полуостров. Рядом с приятелем восседал надутый величием и спесью семитского вида эксперт по ближневосточной тематике по кличке Сатана... 

…Дан знал всех как облупленных, видел множество раз в экранной рамке, внешность ведущих не требовала углубленного физиономического анализа – нутро угадывалось безошибочно; он и рад бы иначе воспринимать, но не мог при всем желании. 

И вот что еще: попадались изредка вроде нормальные, интеллигентные лица, но стоило переметнуться, встать под знамена Василиска – и менялись лица, вся мерзотина отпечатывалась в скошенных к носу от постоянного вранья глазах, точно по описанию секретарши Лапшенниковой в знаменитом романе.            

Высказывания ведущих в основном по вопросам внешней и отчасти внутренней политики государства сопровождались истерическими выкриками и смехом аудитории, захлопыванием пытающихся вступить в полемику, негодующим стуком ботинок и туфель зрителей. Дан не вслушивался, он и так заранее знал, что они выскажут, его охватывало привычное тупое бешенство: все ясно и понятно, а сделать ничего не можешь, не заткнешь им рот, только и остается выключить зомбоящик и отматериться вслед. Но сейчас он находился не на своей даче, а в чужом казенном месте и не был властен распоряжаться пультом управления.  

Возле каждого аппарата лежали бейсбольные биты. 

– Ты что-нибудь понимаешь? – спросила Юл. – Какого фига нас тут собрали?

Дан кое-что понимал, но делиться соображениями не стал. Лео тоже не высказывался, он был один – Капе нездоровилось и она предпочла остаться в номере.

Возле телевизоров появился облоухий приземистый мужичок в кепке, надетой козырьком назад. Он был в черной майке с надписью: “Мне с вами не о чем пить...” Глазки-буравчики пронзали толпу нехорошим, недобрым взглядом, похоже, сгрудившиеся  напротив вызывали в нем глубокое отвращение.

– Так, господа-товарищи, сейчас вам будет предложено развлечение, – произнес он, слегка гнусавя. – Раззудись, плечо, размахнись, рука! Вопрос для особо одаренных: кто главный враг человечества? Ответ – телевизор. Неважно, славишский, заокеанский, гансонский или поднебесный. Потому что врет безбожно, сумятицу, психоз вносит в сознание. Никакое это не средство массовой информации, пропаганды  – а попросту токсичное вещество, яд, отравитель, одним словом. Разрушитель всех норм в обществе.

Мужичок сделал гримасу, будто и впрямь почувствовал недомогание от собственных слов. Глубоко вдохнув воздух и сплюнув, он вернулся к изложению порученного ему задания.

–Чем еще опасен зомбоящик, как называют его в народе? Легко может вывернуть все наизнанку, развернуть страну в любую сторону, в любом направлении. Люди наши задуренные, легковерные, пусти самый чудной слух – они и поверят. И сколько потом не разубеждай, будут стоять на своем, как ослы упрямые. Да вы и без меня знаете... Короче, сейчас нам с вами предстоит операция по уничтожению телевизоров. Публичная казнь, так сказать. Следите за моими действиями...

Мужичок нагнулся, взял биту, постоял, обопнувшись о деревяшку, несколько секунд как бы в раздумье, сделал глубокий вдох, примерился, и с размаху влепил битой в один из экранов. Посыпались осколки антибликового стеклянного покрытия, полетели искры, внутри аппарата что-то охнуло, будто и впрямь от умирающего тела зомбоящика отлетела тлетворная душа. Мужичок ударил еще и еще раз, от усердия кепка слетела, обнажив голый, продолговатый, похожий на дыню кумпол, он натянул кепку прежним манером – козырьком назад.

– А теперь берем биты и каждый наносит удары. Кто сколько хочет. Ну, вперед, господа-товарищи, выразите свое отношение к тому, что немало лет отравляло наше существование, – и мужичок вдруг, ни с того ни с сего, рассыпался мелким, удушливым, конфузливо-похотливым смешком, отчего Дана передернуло…

– Иэх, ребята, ломать – не строить! – воодушевлял мужичок. – Давай, ребята, покажем им кузькину мать!

Юл инстинктивно прижалась к Дану, вздрагивая при каждом отзвуке удара битами. Рядом вырос Лео, он демонстративно держал руки за спиной.

– А вы что же, уклоняетесь? – к ним подбежал мужичок и протянул биту. – Негоже от коллектива отрываться или у вас особое мнение? – осклабился и тут же осекся, поймав взгляд Лео.

– Мы не хунвэйбины! – вызверился на мужичка Лео.

– Как ты сказал?.. Ху...вэнбины? – не понял мужичок. – Кто такие, почему не знаю?

Лео не стал объяснять, а кратко и убедительно изложил свою позицию:

– Пошел на... со своей битой, не то ненароком можешь схлопотать.

– Ты что, с глузду съехал? – растерялся мужичок, но мигом взял себя в руки и, против ожидания, не залупился в ответ.

– Ну, это ты, парень, зря. Я же не по своей воле, просто исполняю поручение. По мне, так в зомбоящике ничего плохого не было. Он патриотизьм воспитывал, любовь к родине, а значит, ненависть к врагам. 

...Через пятнадцать минут публичная казнь завершилась, оставив на асфальте груду обломков. “Красные” покинули арену возмездия. Боковым зрением Дан углядел человека в черном костюме и галстуке, он что-то помечал в блокноте и пристально-подозрительно окинул проходившую мимо троицу. Взгляд его не понравился Дану…»

Я весь роман читал медленно. Останавливался. Нужно было поразмыслить, сравнить и понять. Моё мнение – обязательно стоит прочитать “Катарсис”. Он если и не ответит на все вопросы, то уж точно заставит задуматься.

Яков Фрейдин