Общественно-политический журнал

 

Хирург из Освенцима

Во всех отделениях больницы еженедельно проводится « общий обход»: все врачи во главе с заведующим осматривают больных, планируют лечение и обследование каждого. Сейчас это делается быстро, и обход напоминает весёлую рысь на ипподроме.
 Но не у нас.
В разных больницах обход называли по-разному.
Часто - «Показать больным заведующего».
У нас - «водить слона»- медленно и обстоятельно.
Наш «слон»- хирург ДЕД.

На одном из таких обходов он осматривал женщину, которой на следующий день предстояла операция по удалению части щитовидной железы.

ДЕД и раньше видел эту больную, но только сейчас заметил на предплечье у неё татуировку - восьмизначный номер:
-Аушвиц? - спросил ДЕД.

Больная утвердительно кивнула:
- С 41-го и почти до конца.
- Освобождали наши? » помолчав, спросил ДЕД.
-Нет, американцы.
-Понятно. И меня американцы.

ДЕД у нас сутулый, а тут его как-то совсем скрючило, лицо заострилось, посерело. Торопливо закончил он обход и ушёл в свой кабинет, поручив разбор полётов старшему ординатору.
До конца рабочего дня мы нашего вездесущего заведующего так и не видели.
В этот день я дежурил.
Все разошлись, и я остался один в ординаторской.
Сидел, дописывал истории болезни.

ДЕД зашёл в ординаторскую очень тихо. Присел в уголке дивана, нахохлился, покряхтел и вдруг стал рассказывать. Ни до, ни после я не слышал, чтобы он говорил так много, и очень волнуясь.

Оказалось, что ДЕД почти всю войну, попав в плен, провел в разных фашистских лагерях смерти.

Я только от него узнал, что «Аушвиц» - это «Освенцим» и долгое время ДЕД находился в этом концлагере. Никогда и нигде я не читал и не слышал того, что рассказал ДЕД.

Он и в лагерях оставался врачом: немцы выделяли бараки для больных, давали лекарства, еду.
-Лечили, кормили – рассказывал ДЕД,- и вдруг в один день забирали всех больных и убивали.
Почему – ДЕД понять не мог.
В одном конце барака умирали с голода, а в другом ели вволю яйца, консервы, сало: в лагере можно было достать все: были бы деньги или драгоценности.

« Играем мы в волейбол (!) - продолжал ДЕД, а рядом с нашей площадкой двигается очередь из измученных людей. В газовую камеру.
И мы, и они знаем, куда их гонят, а они болеют за нашу игру, подсказывают. Солнце светит, трава зеленая, мы мяч гоняем, а их ведут травить газом».

Он совершенно очевидно стыдился того, что остался жив:
- Вот вы, молодые возмущаетесь, что бумаг много писать приходиться, бюрократия говорите. А меня немецкая бюрократия от смерти спасла.
Перегоняли нас из одного лагеря в другой. Идем колонной. Долго идем. Охрана устала, злятся. Совсем стемнело, когда нас пригнали к новому лагерю. Ворота не открывают. Мы измучались, зайти в лагерь не терпится: знаем, что на новом месте немцы обязательно устроят помывку горячей водой, накормят - порядок такой свято блюли.

Немецкий я так и не выучил -не лез он в меня, только слышу, наша охрана орёт «коммунисты», «партизаны», а им лагерная охрана в ответ: «папир» и опять и не один раз слышу: «папир» да «папир»,- « бумага» по-немецки.
Так нам ворота и не открыли.
Наша охрана заматерилась по-русски, завернула колонну, и погнали нас дальше. Прошли мы ещё километра четыре, и попали в другой лагерь - там нас приняли.
А позднее мне товарищ объяснил, что в первый раз немцы, чтобы не идти эти четыре километра привели нас в ликвидационный лагерь. На уничтожение. Но служаки этого лагеря ночью возиться с нами не захотели: «Нет у вас бумаги-приказа, на этих пленных. Не знаем мы, что с ними делать: то ли газ применить, то ли, наоборот, расстрелять». Спасла нас немецкая бюрократия.
Вообще за этих три года убить могли в любой день. Пронесло как-то…

Освободили нас американцы. Два года провёл в наших, советских лагерях. У немцев – это понятно, а у своих сидеть очень обидно было. Потом разобрались- отпустили. Только в Москве жильё моё пропало, на работу не брали.
Предложили поехать сюда, на Север - организовывать хирургическую службу.

Жилья и здесь не дали- жил в туалете для медперсонала. Этот туалет и сейчас есть в отделении грудной хирургии. Накрыли унитаз деревянной коробкой - вот и стол. Помыли этот сортир с хлоркой. Вместо кровати - смотровую кушетку поставили. Я такому жилью рад был до невозможности»

На следующий день ДЕД оперировал эту больную.
Зря он делал это сам - очень уж старался. Известно- лучшее- враг хорошего. Вот и неладно получилось с этой больной: она до операции усердно лечилась - таблетки, уколы. В таких случаях ткани опухоли делаются хрупкими, сильно кровят – хирургу трудно ориентироваться в ране.
Так или иначе, но оказалась поврежденной веточка нерва, отвечающего за голосовую связку - после операции у больной пропал голос.
Если было бы возможно - ДЕД поседел бы ещё больше. Он совсем бестелесным стал. Стал серым, как моль. Думаю, что будь он помоложе и других правил - запил бы по-чёрному.

А больная удивительно спокойно отнеслась к случившемуся. На прощание написала в книгу отзывов благодарность и просипела деду: « Всё что нужно я уже сказала»
Опухоль у неё была злокачественная, но после операции, облучения и химиотерапии она жила ещё долго и считала себя здоровой.
Наш заведующий жил гораздо меньше.

Павел Рудич

Комментарии

Аврора Сонер (не проверено) on 3 февраля, 2013 - 21:52

Прочитала, и снова, в который раз в сегодняшней РФ, задумалась, а ведь я тоже еврейка... И я, еврейка ( еврейка для других, для российских/украинских, латышских националистов: сама я принципиально стою над вопросом национальности ), вижу, что сегодня в России, Украине, Латвии вообще склонны отрицать существование Катастрофы ( Холокоста ).

Но по тексту я не об этом даже сказать хотела, меня зацепили слова о волейбольном матче параллельно с конвеером в газовую камеру, то есть как бы такой транспортёр идет, на нём люди в свой последний путь заживо, а рядом другие - играют в игру... и те, и другие делают своё дело, одни идут умирать, другие играют.

Я аплодирую тем, кто смог побыть болельщиком в свои последние часы\минуты, их мужеству и "плевку" в адрес нацистов - умирать и жить одновременно, до последнего мига жить. Но сами волейболисты... я затрудняюсь сказать о них: что человек ко всему привыкает? Что очень быстро превращается в двуногое, не ведающем о слове "солидарность"? Я не знаю, в чём такая солидарность с умирающими должна выражаться? Но, может быть, хотя бы в остановившемся волейбольном матче? 

Или необходимо предположить, что остановись они, пошли бы в газовую камеру следом? А это я не спасительный вариант оправдаться подбрасываю?

Я благодарю Павла Рудича и Эхо России за эту публикацию.

Аврора Сонер

Елена (не проверено) on 3 февраля, 2013 - 23:18

В фильме Штефана Рузовицки "Фальшивомонетчик" (Die Falscher) 2007 г. так же рассказывается о разных условиях содержания в концлагерях.

"Группа из нескольких десятков заключённых-евреев, начиная от художников и гравёров и заканчивая банковскими работниками, должна наладить производство фальшивых фунтов стерлингов и долларов США.

Под производство и жильё для работников выделяют два барака в Заксенхаузене, отгороженные от остального лагеря забором. Фальшивомонетчики, работающие в «шарашке», живут намного лучше остальных заключённых, получают хорошую еду, спят на кроватях, а не на нарах, могут играть в настольный теннис, даже устраивают любительское представление на Рождество. Им однако понятно, что как только они перестанут быть нужны нацистам, их всех уничтожат, чтобы скрыть следы операции, именно поэтому нужные специалисты подобраны из числа евреев."

Прототипом для главного героя фильма послужил Соломон Смолянов.