Если память основана на лжи, то она станет тем грузом, который не позволит двигаться дальше

В 1986 году во время трансляции «Телемоста» американские женщины со словами «Мы знаем, как вы там живёте!» показали советским женщинам книгу «Женщины Москвы» шведской писательницы Каролы Ханссон. Спустя 30 лет после тех событий Bird in Flight поговорил с Ханссон о том, чьи истории её интересуют сегодня, что общего у советской и современной России и чем опасно утаивание правды о прошлом.

Карола Ханссон — писательница из Швеции, славистка и исследовательница творчества Льва Толстого. Она родилась в Стокгольме в 1942 году и дебютировала журналистской работой «Женщины Москвы», которую вместе с коллегой Карин Линден секретно вывезла из СССР и опубликовала на английском языке. Это 13 интервью с обычными женщинами об их страхах, наивной вере в светлое будущее и одновременно о том, как они делают аборты, растят детей одни и стоят в бесконечных очередях. Карола долгое время работала над трилогией о детях и внуках Толстого, выбирая довольно нетривиальные фигуры для своего рассказа. Одной из недавних писательских работ Ханссон стал роман «Штайнхоф» — о семейных тайнах военного времени, об утрате воспоминаний, травмах и молчании, с которыми невозможно жить дальше.

Я делала этот проект с Карин Линден. У нас было много подруг в Москве, и мы часто спорили о том, как они справляются с советской реальностью. Мы делали интервью в 1978 году без разрешений, и, конечно, это было опасно для всех, тогда повсюду работало КГБ. Важно было сохранить плёнки с записями. Когда я приехала в Москву во второй раз, я покупала плёнку в магазине «Берёзка». Мы разговаривали с женщинами разного возраста и социального круга, не называя их имён. Однажды мы сделали интервью с женщиной, которая потом передумала и начала заставлять свою дочь сдать нас КГБ. Девушка долго упрашивала мать не делать этого. Когда мы покидали страну, нас особо тщательно обыскивали. Наши собеседницы осознавали, в каком обществе они живут, — очень патриархальном, традиционном и агрессивном. У них были общие бытовые и социальные проблемы, но они принимали это. Смирились, что ли. Они страдали и молчали. Но это было важно для меня лично. Так случилось, что это стало интересно и всему миру. Была такая программа «Телемост» между СССР и США, в 1986 году тема телемоста была «Женщины говорят с женщинами». И во время трансляции американские женщины показали нашу книгу со словами: «Мы знаем, как вы там живёте!» Я была очень удивлена и тронута.

Это разные способы видения мира: документирование и художественное осмысление. И я поняла, что писательство для меня — это моё существование.

Бывает так, что я берусь расследовать целую историю. Как-то я узнала о реальной женщине, которая в 1956 году эмигрировала как беженка в Швецию из Венгрии. До этого, ещё девочкой, она посещала школу на границе с Австрией. В ту неделю, когда советские войска вторглись в Венгрию, западные границы были ещё открыты, и учителя этой школы решили вывезти хотя бы небольшую группу детей за границу. Среди них оказалась и моя героиня. Но учителя не предупредили детей, что они, собственно, будут делать. Они им просто сказали: «В воскресенье мы пойдём на экскурсию». Они взяли девочек и пошли через горы. Для меня эта картинка была такой печальной, сильной и трогательной, что я начала искать документальные материалы для романа «Штайнхоф».

Я поехала в Вену узнать, как сложилась её жизнь, изучала ежедневные газеты в архиве. Чтение старых газет даёт объёмную картину времени. В Австрии слишком много вещей, которые они хотели бы забыть, очень интересно за этим наблюдать. Но моя героиня получилась на 100 % вымышленной. Я передала ей разве что свой личный опыт утраты языка и памяти (да, у меня был сложный период в жизни), но добавила этому опыту большей феминности и внутренних переживаний. Во всех моих романах утрата языка и возможности говорить — важная тема. Многие психологи и психиатры пишут, что пять лет — это период, за который человек может адаптироваться к среде. Говоря о современных реалиях, человек, не изучив чужой язык новой для себя страны, через пять лет уже не сможет нормально социализироваться в обществе и стать его частью, говорить о своих чувствах и своей истории.

Я долго работаю с документами. Так было в случае работы над последним романом «Маша», о дочери Толстого. Она была очень близка с отцом, выполняла работу его секретаря, вообще она прожила короткую жизнь, и я должна была быть очень аккуратна с фактами, источниками, использовала дневники, ездила и разговаривала с людьми. Буквально перед аннексией Крыма я побывала в Гаспре, в небольшом крымском селе. Знаете, Лев Толстой воевал в Крыму и потом несколько раз приезжал туда отдыхать. Когда Толстой прибыл в Гаспру в 1901 году, он был очень болен, поползли слухи, будто он очень плох и вот-вот умрёт. Этим заинтересовались деятели и журналисты со всего мира. Патриарх Победоносцев (обер-прокурор Синода фактически руководил русской православной церковью — Прим. ред.) поставил перед Львом Николаевичем условие, что тот должен выйти и перед всеми журналистами огласить о своём раскаянии, как будто бы он снова принадлежит православной церкви. Но Толстой этого не сделал. Он прожил после этого ещё восемь лет. Сначала я написала роман о его сыне «Андрей», а потом ещё два романа, и назвала это триптихом. Это три совершенно разные портреты людей из семьи Толстых. Например, его сын Андрей — это человек, который всей своей судьбой противостоял отцу. Он действовал крайне деструктивно, отрицая отца. Для меня как писательницы было очень интересно работать с этой темой.

Я начала изучать русскую литературу в 60-е годы. И в то время в России ситуация тоже была непростой. Мне это видится в рамках вечного противостояния любви — ненависти. Я нахожу слишком много схожего между советской Россией и современной: то же давление, цензура, атмосфера подозрительности, насилие, и это пугает. Иногда нам кажется, что мы можем увидеть будущее, заглядывая в старые тексты. Но так ли это?

Очень сложный вопрос. Я же 20 лет изучала творчество Толстого, он мистический и особенный человек, отлучённый от церкви. В то же время он очень русский. Но я не склонна к детерминизму и не верю в какую-то особенную душу. Мне интересно исследовать яркие характеры. Так я написала роман об Илье Толстом, внуке писателя: он был путешественником, ездил к Далай-ламе в Тибет, был очень харизматичным. Его жизнь была на грани вымысла и реальности.

Я заинтересовалась темой миссионеров из Швеции и тем, что они чувствовали, когда приезжали в чужую страну с другой религией. Я наткнулась на любопытные документы в одной из церквей Швеции и поняла, как много было совершенно бесстрашных женщин-миссионерок. Иногда они путешествовали в компании, а иногда были одиночками. Это история о двух юных девушках из моего родного города Уппсала. В начале 20-х они поехали в Китай. Когда ты в чужой стране и тебя туда послала церковь, ты должна регулярно писать рапорты и отчёты. Именно на основе этих документов я узнала много о Китае, о быте миссионерок. Эти отчёты для церкви были довольно личными, как дневники. Я побывала в Китае и даже немного выучила язык, чтобы больше понимать и ощущать. Я пыталась понять кое-что о себе, о моём отношении к религии. История путешествия двух девушек заканчивается, когда начинается Вторая мировая война. В городишко, где обосновалась миссия, пришли японцы и сожгли его. Трудно сказать, можно ли назвать миссию девушек успешной. Они много сделали для образования китайских детей, работали в госпиталях, то есть социально они были очень включены в местную жизнь. Но, с другой стороны, довольно странная вещь — прийти в страну с древнейшей культурой и начать там проповедовать. Это было опасно и для самих миссионерок, и для китайцев, которые принимали христианство. Некоторые китайцы делали это из выгоды, получая продовольствие и одежду. Но для многих была важна смена парадигмы общения с Богом. Тем не менее суть всех религий мира схожа: переживание чуда.

Мы должны говорить о прошлом. В романе я пишу о семье, в которой запрещено копаться в тёмном прошлом, и это приносит страдания всем. Думаю, «не оглядываться назад» — это опасная стратегия. Кроме того, нам следует больше говорить друг с другом, ведь тема отчуждения и утраты дома очень актуальна для Европы. Понятие о доме меняется. Сегодня дом — это то место, где тебя принимают.

Но ведь иногда воспоминания и опыт предыдущих поколений может стать бременем, которое не отпускает.

Если воспоминания основаны на лжи, которую накапливали предыдущие поколения, то, конечно, они станут тем грузом, который не позволит двигаться дальше. Виновата не память, а то, для чего мы её используем: для развития, изменений, открытости либо же для ограничений и отмщения.

Швеция — страна, которая очень давно не воевала. Мы не были оккупированы другими странами. Но мы очень долго жили во лжи о «нейтралитете» страны во Второй мировой. Немецкая культура была слишком важна для нас, чтобы отказываться от неё, во время войны продолжалось торговое и военное сотрудничество с Германией. Это шведы предложили немцам обозначать евреев в паспорте и запретили въезд евреев со знаком «J» в страну. В обществе об этом старались не говорить, лишь теперь мы начинаем обсуждать свою историю публично. Тем более что сейчас в Швеции очень сильны профашистские партии в парламенте. Они возвращаются. С 20 % голосов избирателей, с идеей сильной нации, на фоне которой маленькие человеческие истории никого не интересуют. Очень хорошо и справедливо, что Швеция обязана брать на себя ответственность за мигрантов, это здоровая позиция. Это история об открытой границе, которую вот-вот захлопнут перед нуждающимися, как в моём романе «Штайнхоф». Жаль, что он стал слишком актуальным. Мне нравится идея Европейского союза как проекта мира, но его реализация становится всё более затруднительной.