Вы здесь
Жизнь без войны. Глава 3
(Предыдущие главы: глава 1, глава 2)
3. Жизнь в двух географиях
Мое поколение родилось в крупной империи. Но империи – субстанции искусственные и потому - недолговечные. Им свойственно распадаться. А потому их граждане однажды рискуют оказаться в разных государствах. И, в зависимости от ощущений, «дома» или «за границей».
Этот опыт случился и в моей биографии. В середине 50-х случайно, можно сказать, по глупости, моя семья, будучи из архангельских поморов, оказалась далеко на востоке. Вдали от клана, в другом ландшафте и климате, иной культурной и даже языковой среде. Причем, угораздило попасть в провинцию, столь безобразную, что когда описал ее, сам ужаснулся. Подумал, что если оставлю, то вызову возмущение и обвинение у российского читателя в дегте, которым специально вымазал фасад страны. И смертную обиду у тех, кто при всей географической анонимности высчитает адрес своего проживания.
Поэтому решил вообще убрать этот фрагмент интерьера, в котором замкнулся важнейший этап жизни – весь школьный период. Вплоть до поступления в вуз, в связи с чем было несколько смен прописки уже в формате Больших городов. Пока, словно повинуясь стрелке компаса, угнездившейся где-то внутри подсознания, и упрямо диктующей «Дранг нах Вестен!», не сделал свой выбор. Вольный и осмысленный. И могу с уверенностью сказать – абсолютно правильный. Регион, где суждено стать земным прахом, никогда не хотелось поменять ни в восточном, ни в западном направлении.
Имею в виду Прибалтику, которую – в пику прежнему, нынче здесь принято величать Балтией. Точнее – ее самую большую малость – Литву.
Может быть, это потому, что на опыте убедился: жить в маленькой стране комфортней и спокойней. Эта ценность особенно ощущается в контрасте с таким огромным и на две-трети пустынным, неосвоенным пространством, как Россия. И с той печатью, которую избыток дармовых богатств и территорий накладывает на менталитет и культуру обитателей. Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы подтвердить, как закон, наблюдение: маленькие живут разумней и уютней, чем большие.
Логически это понятно: легче управлять. А дефицит ресурсов и земель способствует трудолюбию и изобретательности, производительности и наукоемкости. Как ни парадоксально, маленьким даже в плане безопасности больше везет – не на что позариться. А интеллектуальный ресурс не подчинишь силе. Не потому ли во время крупных международных заварушек их предпочитают оставлять островками нейтральности для особых функций: дипломатической подковерности, шпионажа, банковских хранилищ и финансовых операций и т.п. В странах-малютках, где все на виду и все друг друга знают, плохая почва для коррупции и низкий криминал. С этой точки зрения Литва даже великовата: Лихтенштейн, Сан Марино, Мальта – наверно, еще лучше.
При этом в Балтии для бывшего россиянина есть, как минимум, несколько других преимуществ – географическое соседство с опытом перемешивания в имперских котлах (Великое Княжество Литовское, потом – Российская империя, потом – СССР) и некая общность понятий и привычек, облегчающих взаимопонимание и адаптацию.
Причем, по своему опыту могу судить, что из трех балтийских народов литовцы - наиболее легкая среда для вживания, поскольку в них сильней выражены такие симпатичные черты, как открытость, общительность, эмоциональность. Но при этом они в большей мере избавлены от таких прочно въевшихся «милых» черт российского менталитета, как, к примеру, культ государства и вождизма, упование на власть, коллективная безответственность, низкая предприимчивость и многое другое, с этим связанное и вытекающее. Все это имеет глубинную культурно-историческую и религиозную основу. И в осадке свидетельствует об индивидуальном вкусе.
А вкусы бывают разные. Термины типа «национальные черты», «народный менталитет» и т.п. имеют смысл лишь как абстракции. Применительно к живому человеку они неприменимы - растворяются в индивидуальом разнообразии и неповторимости. Потому что, «говорят, что народ наш работать ленив» и т.п. суждения - лишь фигура речи. Даже в состоянии массовой истерии и конформизма, поддерживаемой пропагандой и страхом, всегда в толпе найдется несколько процентов инакомыслящих и инакочувствующих. А уж о многоцветии характеров в категориях статистики говорить и вовсе бессмысленно.
Особенно, когда речь идет о людях, разбросанных по гигантской территории, радикально различающейся своим климатом, природой и историей. Здесь даже в типажном изображении и внешним видом, и темпераментом, и характерами, и мировозрением воронежцы сильно отличаются от уральцев, те - от жителей Дальнего Востока, сибиряки – от аборигенов Поволжья и т.д. И когда россиянин переезжает из одной части этой окуймены в другую, он попадает порой в среду настолько чужую, как если бы ты оказался в Америке или в Африке.
В Совковии Прибалтика схематично воплощала образ западной Заграницы. Ведь все внешние признаки ее там были налицо. Надписи на латинице. Непривычная, причем – вполне приличная даже по европейским меркам древняя архитектура. Чужие религии, причем – в совершенно непривычных для России масштабах легализованные (в одном только Вильнюсе действовали более 20 костелов и церквей). Но, главное, роскошный даже по понятиям Москвы и Ленинграда, уровень обеспеченности магазинных прилавков и ресторанно-кафешного раздолья. Человек из Тамбова или Перьми, попавший туда по делам командировочным или туристом, дивился всему. Например, когда заказывал в баре пиво, а в ответ слышал от официанта дополнительный вопрос: а какого? Не мог поверить своим глазам, что ветчины, шинки и сервилаты можно купить за деньги, а не по спецталонам. Да еще и слышал при этом любезное: чего изволите. Млел от органных звуков в прохладе действующих храмов, куда люди ходили привычно и регулярно. Дивился экзотическим подвальчикам, вроде вильнюсского ресторана «Локис», где можно было отведать медвежатину или лосятину. И это притом, что у себя на Родине уже свирепствовала такая голодуха, когда при входе в ресторан висели гордые объявления типа: «Внимание, у нас сегодня сосиски!». Прибалтика очаровывала своими хвойно-йодовыми запахами Побережья и коричневой гаммой деревянных интерьеров приморских кафушек.
Уже обосновавшись здесь, часто задавался вопросом: отчего Москва позволяет иметь на западном рубеже своей империи такой контраст. Оттого , что здесь люди работают, обеспечивая самые высокие в стране надои и привесы? Вряд ли – при желании вывезти в общий Распределитель можно все. Держит в качестве витрины изобилия? Пожалуй, теплее. Бузы побаивается? Помнит о «лесных братьях», даже в середине 50-х все еще постреливавших? И не без того,конечно. Хотя для такого импульсивного деятеля, как Никита Хрущев, это был скорей контраргумент.
Полагаю, что каждый из этих факторов по совокупности как-то влиял. Но иногда приходили на ум и куда более простые, едва ли не лирические версии. А может просто коммунистические повелители испытывали чисто человеческие слабости к той особой ауре, которой дышал этот край? К его природе, ухоженности, непохожести. Как к модной для сливок московского и питерского общества зоне отдыха с ее Юрмалой и Палангой. Ведь даже для партийной верхушки они были практически в одном ряду с Карловыми Варами и Сопотом. Наверное, боссам ЦКовского розлива было приятно возить сюда «гостей с той стороны», демонстрируя «Советский Запад». Глядите, мол, и мы не лыком шиты.
Думаю, что настрою на пряник вместо кнута в отношение Прибалтики способствовала и умение местного руководства демонстрировать лояльность. Бывший персек КПЛ Альгирдас Бразаускас, уже став во главе независимой Литвы, любил вспоминать, как он водил за нос кремлевских старцев нанануне выхода из Империи. А про Антанаса Снечкуса ходили байки о том, как он ловко егорил Москву, когда начался идиотизм с кукурузой. Дескать, вызвал министра и распорядился, чтобы сеяли лишь кое-где вдоль дорог – по-потемкински. Предупредил: если московские ревизоры подвох заметят, я тебя сниму. Но потом, когда глупость закончится, верну вновь. Этим эсперимент и ограничился. Кстати, я был на его похоронах в 1974. Они произвели сильное впечатление. Вряд ли после Сталина с кем-то из партийных бонз люди прощались столь массово и искренне. Был конец января, холод с ветром, а люди часами стояли в очереди к гробу без малейшей принудиловки.
Правда, начиная примерно с середины 70-х уровень жизни и здесь стал тускнеть. По этому поводу в Литве появился даже анекдот. 1976-й, идет 26 съез Партии. Председатель партийного котроля А.Пельше смотрит в зал: где литовцы? «Не знаю. Пьют, наверное», - отвечает помощник. Второй день съезда. Где литовцы? – «Пьют, наверное». Третий день съезда. Снова «Где литовцы». Снова – «Пьют, наверное». Пельше – «Посмотрим, чем закусывать будут».
Практически это означало, что примерно тогда в литовских витринах заметно полинял ассортимент ветчин, копченостей, сыров и прочих деликатесов. Но обычное мясо, сортов пять колбас и полная линейка молочных продуктов оставались в изобилии всегда даже в конце «перестройки». И на общесоюзном фоне и это было контрастом, который не мог вызвать даже зависти – слишком уж инопланетное было измерение.
То же самое можно сказать и о культурных свободах. С одной стороны, интеллигенция роптала, плела идею Независимости и Государственности. И в то же время гордилась и пикировала своими поэтами вроде Юстинаса Марцинкявичюса или художниками вроде графика Стасиса Красаускаса. Процветал кинематограф. Работы режиссеров Витаутаса Жалакаявичюса, Арунаса Жебрюнаса, Мариониса Гедриса были на слуху не только в Союзе, но и на Западе. Донатас Банионис, Юозас Будрайтис, Ригимантас Адомайтис , Юозас Киселюс, Альгимантас Масюлис... – имена этих кинозвезд были почитаемы в одном ряду с Олегом Ефремовым, Олегом Табаковым или Алексеем Баталовым. А о паневежском театре Юозаса Мильтиниса ходили такие же легенды, как о Таганке под водительством Юрия Любимова.
Причем, литовская богема умела, при всей дерзости, вызывать не столько гнев, сколько симпатии. И вместе с ними - покладистость и терпимость. Не отсюда ли недоумение и возмущение, граничащее с искренней обидой со стороны Кремля на столь резкую несговорчивость, с которой он столкнулся в Прибалтике в конце 80-х. «Ну чего вам не хватало? Вы же при советской власти как сыр в масле катались! Ведь без руки Москвы вы загнетесь», - вполне, должно быть, искренне недоумевали партийные вожди вместе с Горбачевым.
Последний пункт содержал и угрозу, и увещевание. Однако, они не подействовали. Например, Литве в первой половине 90-го попробовали организовать энергетическую блокаду. Но она выкрутилась: первый премьер - «янтарная леди» Казимера Прунскене, воспользовавшись политическим расколом (Горбачев-Ельцин), договорилась о натуральном обмене литовской еды на бензин и солярку на региональном уровне с Питером и Москвой. При этом Литва получила урок, который лег в основу проекта строительства Бутингского терминала. Это был политический проект – подстраховка на случай, если из-за развала дружбы Москва перекроет нефтепровод «Дружбу». Что и случилось в 2006 году.
У историков и политологов по поводу ухода Прибалтики до сих пор нет-нет - да и вспыхивают споры. При этом чаще в ходу аргументы, фиксирующие промахи тактического порядка. Либо о том, что чего-то недосмотрели, недодали, пережали. Либо, наоборот, что проявили слюньтяйство. Только мне кажется, что причина глубже – Прибалтика по природе своей изначально была инородным телом в организме Московии. Впрочем, как и многие другие окраины империи, в частности, юговосточные: Узбекинстан, Туркмения, Таджикистан...Слишком велики были различия здешнего уклада буквально во всем, чтобы вариться в одном котле.
Россиянину, который парится на сей счет, следовало бы понять, что «прелести» советской власти он и те, кого присоединили в «семью народов», воспринимали по-разному. И аргумент типа «но ведь мы все страдали от нее» тут не проходит. Не утешает и не вызывает ни грамма солидарности. У прибалтов нет никакого сочувствия к народу, который позволяет власти так себя тиранить. И тот террор, что коснулся их, воспринимается как внешний, а не внутренний. Ему нет ни оправдания, ни прощения. За него нельзя откупиться. Отсюда навязчивая цель, мечта, стремление – прочь с рефреном: ну какие мы с вами братья? Что между нами общего?
Это чувствовалось всегда. А в годы застоя даже особенно и не скрывалось. Разговорами о Независимости пропитаны стены знаменитого вильнюсского кафе «Неринга», где кучковались богема. А беседа под водочку русского с литовцем из любого социального слоя – будь он хоть самый классический пролетарий, почти всегда могла внезапно из любезного благодушия нырнуть в откровения, которые звучали как вызов или обвинение. В воспоминание о том, как хорошо жилось до войны в собственном государстве. В рассказ о репрессированных родственниках. А то и в признании, что его собственное детство прошло где-то под Воркутой. Прибалтов крайне раздражал призыв «разделить» тяготы или глупости советской власти. И прижиться здесь, став хотя бы отчасти «своим», можно только в том случае и тогда, когда ты сам начинал воспринимать «власть Москвы» как внешнюю. Навязанную. Причем, искренне, а не с целью понравиться. Для самодентификации: так кто ты? Совок или прибалт?
Конечно, тогда – в 70-80-е все это проходило на глубинном, почти подсознательном уровне. Тогда и злого словечка-то этого не было. Но и идеологема «советские люди» звучала здесь столь же неуместно, как признание в любви в туалете. Даже в устах чиновников подобного рода термины употреблялись столь казенно, что вызывали ощущение грубой фальши. Это была жизнь, в которой позитивный контраст относительности в координатах Империи воспринимался как «должное». И он не вызывал чувства благодарности к власти, а лишь уверенность в том, что без нее жилось бы еще лучше. С этим убеждением литовское общество без колебаний объявило Независимость сразу же, как только появилась возможность.
Ну, а что стало потом? Не берусь и не хочу затевать полемику в категориях сравнения «качества жизни» с прошлым или относительно соседей на Западе и Востоке. В силу бессмысленности. Тем более в сослагательном наклонении. Ведь любые цифры и суждения будут подвергнуты сомнениям в ту или иную сторону, отвергнуты и осмеяны.
Но соль даже не в этом. А в том, что это – выбор. И от него прибалты никогда не отказывались. Даже в среде русскоязычных диаспор, каким бы ни было отчуждение в делении на «нас» и «их», какой бы злой ни была критика местной власти и уклада, как бы ни демонстрировалась солидарная любовь к российскому царю, мало кто в ней искренне мечтает о возврате в Империю. А если и тешит себя такими надеждами, то с условием той же прописки. С теми же интерьерами, порядками и ощущением «особости», которыми здешний уклад отличается от нравов Московии. Элементарный вопрос избавиться от «ненавистной среды» путем смены адреса даже теоретически не рассматривается. Ведь поменять жилье и гражданство можно легко. И те, кому действительно после Раскола стало невмоготу, давно уже это сделали.
Уже слышу популярную ехидную поддевку на сей счет: если у вас такой выбор, так чего же ваши патриоты столь массово бегут из своей страны? Но разве это аргумент! Во-первых, бегут не в бывшую Метрополию, а в противоположную сторону. Во-вторых, не «бегут», а «перемещаются», став частью другого общего пространства. В принципе это то же самое, как переезд – временно или на постоянное место жительства, из Литвы в Латвию, Росссию или Казахстан. И там и здесь резон один - элементарный, житейский - поиск лучшего. Этим он принципиально ничем не отличаются от мотивов внутренней европейской миграции – разве что масштабами. Ну, а те, в свою очередь, глубиной различий в уровнях, которая изменчива. Cтираются контрасты – и сокращаются потоки. Примеров тому – пруд пруди. Вспомним хотя бы фильм «Хлеб и шоколад» с Нино Манфреди, напоминающий, какая массовая трудовая миграция была из Италии еще 60-е годы! Но разве сравнишь ее с теперешними размерами.
И это никак не влияет на отношение к выбору. А если и влияет, то только укрепляя уверенность в его правильности. Ведь полученная свобода в поисках лучшего применения своих сил и дарований – это тоже его важнейшее следствие. Вот и весь резон!