Вы здесь
РПЦ стала госведомством, министерством духовных дел, вместо церкви
Патриарх Кирилл неоднократно благословлял российских военных, ведущих боевые действия на территории Украины. Несмотря на однозначную позицию начальства, некоторые священники РПЦ разными способами выступили против нападения на Украину.
После начала полномасштабной войны Александр Чернов, служивший в храме РПЦ одного из российских регионов, высказывал свою антивоенную позицию в разговорах с прихожанами и отказывался читать обязательную молитву за победу России. Назовем его Александр Чернов, настоящее имя известно Радио Свобода, но скрыто по просьбе героя.
Александр Чернов рассказал, что после того, как он подписал письмо священников РПЦ в защиту политзаключенных "московского дела" в 2019 году, его "взяли на карандаш". Священнику пришлось покинуть Россию. Сейчас он помогает украинским беженцам и пытается адаптироваться в эмиграции. О своем выборе священник рассказал Радио Свобода.
– Как вам удалось расстаться с РПЦ?
– За штат я был выведен по личной просьбе, по личным обстоятельствам и по состоянию здоровья. Это была единственная возможность мирно расстаться с церковным начальством и беспрепятственно уехать. Сейчас я не служу в РПЦ и не нахожусь на территории России. Но спокойно я себя не чувствую. У меня в России остались родные и знакомые. Органам ничего не стоит испортить им жизнь или, по крайней мере, осложнить ее. Наши отношения с близкими и так сократились именно по причине того, что они остались в России, а я уехал.
– Вы долго принимали решение об эмиграции?
– С февраля 2022 года стало понятно, что это неизбежно. Оставалось лишь решить вопрос: когда и на что нам организовать эмиграцию. Когда появилась возможность, мы покинули Россию в связи со всем этим кошмаром, с войной. Кроме того, у меня были причины беспокоиться за свою безопасность и свободу. С 2019 года мной интересовались определенные люди в органах. Тогда, а затем и в начале войны через, скажем так, общих знакомых меня предупреждали не рыпаться.
– Как священники восприняли начало полномасштабной войны против Украины до разъяснений, как к ней надо относиться, со стороны руководства РПЦ?
– За исключением единиц, для всех моих знакомых это было скорее ударом. Мне очень повезло служить и общаться с нормальными людьми. У многих священников корни и родственники в Украине. После шока начался период выжидания. До определенного момента царило молчание наверху, потом – первое выступление патриарха на эту тему с однозначной позицией. Ну и пошли письма с этими молитвами. Сначала с более мягким содержанием, а потом уже и за победу.
Вначале могло показаться, что это молитва о прекращении конфликта, хотя и там были отдельные цепляющие фразы. Но потом они звучали все более и более конкретно. И наконец, пошли "наши воины", плетение маскировочных сеток и известная риторика с амвонов.
– Как у вас это получилось: вместо обязательного чтения молитвы о "святой Руси" в разговорах и на исповедях говорить прихожанам о своей антивоенной позиции?
– Я, например, узнавал, что у человека сын или внук служит срочную, советовал, чтобы он ни при каких обстоятельствах не подписывал контракт, не шел и не соглашался. Иногда объяснял свою позицию наводящими вопросами, говоря о том, что происходящее – зло. С более знакомыми людьми я говорил о войне совершенно открыто. Конфликтов у меня почти не было ни с кем. И до самого отъезда я оставался в покое. Но это все было временно. Я надеялся на то, что после начала полномасштабной войны церковь хотя бы попытается призвать к миру. Потому что служить можно и возможно Богу, а не отечеству и царю. Когда отечество и царь сходят с ума и опасны для мира, надо слушать Бога, здравый смысл и иметь совесть, а не искать оправданий. Ничего церкви в России не угрожало, займи она иную позицию. Значит, поддержка войны не была, как сказали бы в иные годы, делом спасения церкви.
– Есть ли сейчас в России, по вашим наблюдениям, священники РПЦ, которые не поддерживают войну?
– Адекватные люди всегда среди священников были, и некоторые из них остались в России. Хотя их совсем не большинство. Даже те, кто казался нейтральным, вскоре оказались на стороне Z. Я видел, что многие священнослужители переступили через себя по причине того, что считают служение – возможность оставаться в привычном положении – в любом случае главным или же из страха остаться без средств к существованию. По моему мнению, это уже не служение. Это казнь совести.
– Как удалось священников убедить в том, что война – это якобы специальная военная операция и надо читать молитву “О святой Руси”, о победе России?
– Для меня это до сих пор загадка, потому что это за гранью здравого смысла. У меня с молодости иммунитет на любое мозговтирательство, поэтому я никогда не смотрю телевизор. Идея так называемого "русского мира" очень многогранна и соблазнительна. Дескать, защита святой Руси, русскоязычного населения, основ нравственности и прочее. Но надо понимать, что Украина – это ведь когда-то часть одной с нами церкви. Сколько после начала полномасштабной войны против Украины было из Киева Путину и патриарху Кириллу писем и воззваний, а в ответ – молчание. Митрополит Онуфрий написал как минимум два письма с требованием остановить войну. Реакции не было. А ведь в Украине погибали и погибают от обстрелов, в том числе и люди, считавшие себя частью некогда единой церкви. На эту идею, на пропаганду многие попались и повелись, либо договорились с совестью, либо наглухо ушли во внутреннюю эмиграцию. Есть, конечно, некоторое число совершенно одиозных поддерживающих войну священников. Но это тоже, скажем, не абсолютное большинство. Многие молчат. И молчат по-разному. Молчат, чаще всего, потому что боятся публичной порки, вызова в органы, лишения сана, служения и прочее. И такое молчание с внутренним безразличием – это тоже в некотором смысле соучастие. Есть и те, кто продолжает, скажем так, иметь свое мнение полуподпольно. Но это очень сложно. Потому что все ярче и злее проверяют на верность.
Понимаете, скажет человек что-то даже полунамеком, и его могут сдать, сначала руководству, а там – уж как получится дальше. Люди изменились за время войны. Сейчас я вижу, как пишут доносы на тех же священников. Одного священника епископ перед людьми в буквальном смысле отчитывал по доносу одного из прихожан недавно. Таких примеров много.
– Как можно было убедить российских христиан – и священников, и прихожан – оправдывать войну, которая идет на территории Украины?
– С помощью подмены понятий. Они полагают, что это защита русских и православия. Мне кажется, что сказать себе прямо, что убивать и завоевывать – это нормально, очень сложно. Хотя кто теперь знает.
Для оправданий таких действий существует другая история – про Донбасс и 8 лет. Люди считают, что они воюют с НАТО и тлетворным влиянием Запада. Они, например, считают почему-то делом российской власти и сферой ее интересов несогласие с тем, что в Украине случился Майдан. И это пытались объяснять интересами "русского мира".
Они верят в то, что что святую Русь и православие хотят уничтожить. Дальше это все можно докрутить и до плана Даллеса. Теория заговоров, кстати, весьма живуча в церковных кругах.
– Почему вы оказались в меньшинстве священнослужителей, которые не приняли войну?
– Я этнический украинец. В Украине стреляют в мое детство, в мою жизнь и память, в моих родных. Но главное, что там стреляют в беззащитных людей, сжигают города.
– Почему вы заняли такую позицию после начала полномасштабной войны, а не в 2014 году?
– Знаете, у меня была моя стезя, я служил и старался помогать людям. До последнего времени это было возможно. Принуждения к какой-либо политической позиции не было, поэтому я продолжал делать то, что мог, надеясь, что мои усилия хотя бы в общении с отдельными людьми приведут к результату. До “московского дела” у меня не было каких-либо активных взглядов, было лишь свое мнение. Подпись, поставленная в письме священников за арестованных на московских протестах в 2019 году, эту ситуацию, скажем так, изменила.
– Почему вас – священника из российского региона – волновали протесты, связанные с выборами в Мосгордуму?
– Потому что это было откровенно показное судилище. Наш регион вроде бы тоже часть России, а не другое государство.
Недопуск независимых кандидатов к выборам – это проблемы не только Москвы. Меня возмутили сроки, которые раздавали людям, вышедшим на митинги, показательно раздавали. Так что в том, как проходили выборы в Мосгордуму в 2019 году, я увидел проблемы нашего общего настоящего и будущего, которого не оказалось. Во всяком случае, сейчас его плохо видно.
– Чем для вас закончилась попытка поддержать участников московских протестов в 2019 году?
– Церковное руководство на уровне Москвы не ожидало, что политзаключенных поддержат священники из разных городов России. Где-то кому-то дали по шапке, мне – нет. Меня попросили быть осторожнее именно по причине того, что ФСБ это держит на карандаше.
– Но в 2019 году вам казалось, что будущее в России еще есть?
– Оно было сумрачным, скажем так. Ничего хорошего не ожидалось, но и в такой исход не верилось. То, что священники тоже поддержали протестующих, мне показалось началом чего-то здорового. Это была только наша коллективно-личная инициатива. Как и все эти письма, которые мало на что повлияли. Но мы хотя бы увидели друг друга.
– Каким образом вы начали в эмиграции помогать украинским беженцам?
– Нашел здесь штаб помощи беженцам, познакомились, и я стал приходить. Молитва и общение всегда очень важны, особенно в таких обстоятельствах.
– Как украинские беженцы от вас принимают помощь?
– Как от украинца. У меня есть свои личные потери на моей исторической Родине из-за этой войны. И исчисляются они уже человеческими жизнями.
– Можно ли утешить мать, у которой в войне с Россией погибли оба ребенка?
– Сказать ей сейчас ничего нельзя. Слова вряд ли чем-то помогут. Можно только быть рядом и поддерживать самым необходимым. Очень многое зависит сейчас от тех, кто будет рядом. Нужна будет серьезная квалифицированная помощь специалистов, должен быть и священник рядом, который сможет поддержать не философией и отвлеченными красивыми словами, а быть по-настоящему рядом в молитве.
А вот сказать тем, кто спокойно и даже с большим согласием отправлял мужей и сыновей в Украину, мне действительно нечего. Здесь надо начинать с азов о том, что такое плохо и хорошо. Если это не было ясно изначально, то мне не понятно, какой мудростью можно достучаться до осознания, что это неправедная война, в которой агрессор – всегда преступник.
– Я читала в вашей социальной сети, что вас огорчил запрет в служении протоиерея и бывшего настоятеля московского храма Святой Троицы в Хохлах Алексея Уминского. Как вы относитесь сейчас к РПЦ? Считаете ли вы ее сектой?
– Хороший вопрос, конечно, но нет. Не считаю. Иные поступки и действия могут показаться сектантскими. Но это решения и поступки людей. Заказ и исполнение. В некоторых сектах принято в наказание лишать общения и выдавливать людей из группы.
Я считаю, что церковь оказалась в бедственном положении и в заложниках. А ещё она стала госведомством, министерством духовных дел. Решение за нее и в ней принимают люди. Принимают часто осознанно преступные решения. Почему так получилось – это другой вопрос.
– Но если судить по запрету в служении Алексея Уминского и тому факту, что священники с антивоенной позицией вынуждены эмигрировать, руководство РПЦ так и поступает.
– Да, но РПЦ – это не только начальники. Это ещё и люди. И честные священники, которые так же есть. И те, которые заявили о своей позиции открыто и остались в стране. Может быть, наоборот, те, кто оправдывают войну и выгоняют священников с антивоенными взглядами, выдавили себя из Церкви, лишь формально имея к ней отношение.
– Чувствуете ли вы сейчас вину или ответственность перед украинцами?
– Да. Очень поздно ко всем нам пришло осознание, что как-то коллективно прозевали все, хотя в набат ударили уже давно. Очень давно. Ответственность – это не только чувство вины.
– Как вы сейчас представляете свое будущее?
– В том, что касается будущего: мои дети и внуки точно будут знать, что это они ответственны за свое будущее, а не дядя в кресле. Я сам надеюсь в этих обстоятельствах остаться живым, разумным и созидательным.