Вы здесь
«Когда я был молодым студентом-историком после распада Советского Союза, у меня были иллюзии, что страна изменится. Сейчас они все развеялись»
В 2022 году Россию из-за вторжения в Украину и объявленной мобилизации покинуло рекордное число граждан. Это были не только оппозиционные политики и независимые журналисты, но и обычные россияне, не поддержавшие войну и не желающие в ней участвовать. Многие из них - люди с высшим образованием, которые, рано или поздно, находят применение своим профессиональным навыкам и за пределами страны.
Среди уехавших - учитель истории гимназии №3 Архангельска Михаил Копица, про которого Радио Свобода рассказывало еще в 2014 году, когда России оккупировала Крым. Ученики Михаила попросили его объяснить, что происходит, он осудил захват полуострова и назвал произошедшее "аннексией" украинских территорий. После этого родители школьников обвинили педагога в "бандеровской" и "махновской" пропаганде и пожаловались на него в мэрию города. Михаилу тогда пришлось писать объяснительную, но с работы его не уволили.
В 2017 году Михаил Копица вновь привлек внимание местной власти – депутат Архангельской городской думы Александр Афанасьев потребовал проверить его "на предмет взаимодействия с иностранными агентами" – после того, как Копица прочитал лекцию в штабе Навального в Архангельске.
В 2022 году, после российского вторжения в Украину, Михаил принял решение уехать из страны. Сначала он перебрался в Норвегию, а потом вместе с семьей – в Черногорию. Сейчас он живет в городе Херцег-Нови и работает учителем истории в новой русскоязычной школе Adriatic College, в которой учатся дети из Украины, Белоруссии и России.
– С 2014 по 2022 год моя жизнь складывалась, думаю, так же, как у миллионов других россиян. Сейчас мне кажется, что это было что-то вроде защитной реакции. То есть события, которые происходили в стране, которые могли показывать, к чему мы движемся, игнорировались сознанием, и думалось, что не все так уж страшно и плохо. После 2014 года я стал чуть менее публичным человеком, больше сосредоточился именно на преподавании, на каких-то проектах, связанных с региональным учебником истории, с разными формами увековечивания исторической памяти и так далее. То есть я, можно сказать, окуклился, то есть существовал в таком своем мирке, где все было, в общем, нормально. И вот я так восемь лет и прожил.
– Что вы почувствовали 24 февраля 2022 года?
– Я очень хорошо помню, как ранним утром 24 февраля, проснувшись, как обычно, взялся за смартфон посмотреть новости, и практически сразу наткнулся на то, что происходит. Это было полнейшее онемение. Ранее публиковалась информация о сосредоточении войск на границе и так далее, и как историк, я понимал, что так просто войска на границе не сосредотачивают, так не бывает, они не могут долго находиться в таком положении, в котором находились, об этом много писали, много говорили. Но опять же я это пускал только куда-то на периферию своего сознания, я как-то внутренне пытался это себе объяснить как такой троллинг политический эпохи постмодернизма. Когда все стало понятно, и началась война – это было шоковое состояние. Я совершенно не мог с этим справиться, не мог уложить это у себя в голове и совсем не мог работать. Преподавание у меня не получалось, наступило полнейшее онемение.
– Вы говорили тогда с детьми о том, что произошло?
– Да, я говорил. Я говорил, потому что они спрашивали, все, от 5-го до 11-го класса спрашивали. Они были, кстати говоря, в не меньшей растерянности и таком мрачном изумлении: как так и что дальше? Это же противоречило всем вещам, которые мы изучаем на уроках в школе, говоря о неспровоцированной агрессии: например, об агрессивных или, наоборот, оборонительных войнах, противопоставляя их и так далее. Это как бы часть школьного курса, а здесь вдруг все совершенно перевернулось в одно мгновение. И да, я говорил, конечно, но сказать-то я мог немногое, потому что и сам ничего не понимал. Да и сейчас не намного больше понимаю.
– Но вы тогда называли это специальной операцией или войной?
– Я говорил – война. Я не помню, чтобы я использовал вот эту аббревиатуру – СВО. Я называл войну войной или говорил – вторжение, нападение. Я эти эвфемизмы не признаю, они, мне кажется, творят над сознанием еще большее насилие.
– Почему вы решили, что вам и вашей семье лучше переехать, чем оставаться и жить прежней налаженной, спокойной жизнью?
– Потому что война – не только на линии боевого соприкосновения, не только на линии фронта. Война не пройдет незамеченной для общества. Хотя я знаю, что очень многие люди в России до сих пор пытаются от этого как-то отгородиться. И все эти разговоры – а что случилось? – просто меня выбешивали, когда я еще находился в России. И я понимал, что дальше будет только хуже. Причем об экономическом положении, инфляции, курсе доллара я думал в последнюю очередь, волновало меня абсолютно не это. Я понимал, что социально-политическая обстановка будет раскаляться, будет становиться все более непримиримой. Придется либо отмалчиваться до какого-то момента, когда это будет возможно, либо проявлять лояльность, рано или поздно этого потребуют от всех, а от школьных учителей совершенно точно.
– Особенно от учителей истории.
– Конечно. У нас же история воспринимается инструментально, не дидактически, а именно как идеологический инструментарий. И когда пришло это осознание, стало абсолютно невыносимо жить. Это была такая жестокая депрессия и желание сделать хоть что-нибудь... Хотя я не понимал, что делать. У меня на этот момент была норвежская виза, я уехал в Норвегию, пробыл там полгода. И когда стало понятно, что семья из-за проблем с выдачей виз ко мне присоединиться не сможет, я начал искать другую работу, и вот нашел ее здесь, в школе в Черногории.
– Что это за школа, и как вам там работается?
– Это школа Adriatic College. У нее сейчас три филиала, тот, в котором я работаю, находится в Херцог Нови и называется Adriatic Novi. Это новая школа, она открыта в этом году, буквально этим летом. Коллектив собран с нуля, буквально со всей России. Мы запустились и работаем. У нас учатся дети с 1-го по 9-ый класс. Это школа для русских детей, русскоязычная школа. Adriatic College сам по себе имеет местную аккредитацию, но у нас русская школа с преподаванием на русском языке, для русскоговорящих. У нас есть ученики из Беларуси, из Украины, но основная масса – русские. Большинство родителей – это люди, которые оказались в вынужденной эмиграции после начала войны. Хотя есть те, кто живет здесь много лет, и они тоже отдали к нам своих детей. Так что я рад, что у меня есть работа, что я как-то устроился, и семья моя рядом. Для меня это очень важно.
– Тревожит вас что-то вроде тоски по родине и как вы с ней справляетесь?
– Меня тревожит тоска по родине. Периодически снятся сны, как будто-бы ты проснулся и едешь на работу, а потом просыпаешься по-настоящему. Для меня родина – это, в первую очередь, архангельский север, Архангельск, те люди, с которыми я там связан, которых я люблю, которые, я надеюсь, любят меня. Мне очень этого не хватает. Конечно, я с ними связываюсь периодически, но мне все равно этого не хватает. А как я с этим справляюсь… Ну, пока никак не справляюсь. Работаю, помогает работа и общение с друзьями и коллегами. Здесь оказалось неожиданно много друзей, которых я знал еще в России, и новых хороших людей. У нас прекрасный интересный коллектив, в котором собрались коллеги со всей России – от Красноярска до Москвы.
– Вы можете представить себе ситуацию, что вы не уехали из России, а остались учить детей истории в современной российской школе?
– Если бы я мог представить себе такую ситуацию, я бы не уехал. Или это стоило бы мне таких душевных и эмоциональных сил и энергетических затрат, которые я бы не смог себе позволить. Это бы меня разрушило.
– Многие люди, представители российской оппозиции, эксперты обсуждают будущее России без Путина и войны. При этом Путин жив, прекрасно себя чувствует, и война в самом разгаре. Как вам кажется, не преждевременны ли такие рассуждения?
– Это каждый определяет для себя сам. Я от таких рассуждений уклоняюсь. Я реалист и неплохо знаю историю. Когда я начинаю думать о будущем, я отдаю себе отчет в том, что в этом мире не всегда торжествует добро, а зло может быть очень живуче на протяжении довольно долгого времени. И прежде чем оно окажется в той или иной форме повержено, может пройти очень много времени, и я просто боюсь загадывать. Поэтому я для себя поставил блок в этом направлении. Я сосредоточен на том, что я могу сделать здесь и сейчас. Я умею и могу учить людей, вот я это и делаю.
– Какова историческая перспектива России, как вам кажется?
– Конкретизировать тут совершенно бесполезно. Могу сказать только метафорой: всегда вслед за таким одурением и опьянением приходит жуткое похмелье. Все эти токсины, которые попали в российский социум в сумасшедшем количестве, дадут совершенно жуткий эффект. Придет отрезвление, похмелье, борьба с этим похмельем. Будет ли от этого кому-то лучше – я не знаю. Приведет ли это к какому-то перерождению, переосознанию или переформатированию страны – я тоже сказать не могу. Когда я был молодым студентом-историком после распада Советского Союза, у меня были иллюзии, что страна изменится. Сейчас они все развеялись – меня теперь на это довольно пессимистический взгляд.